
Сам жанр левитинского спектакля нечто вроде ревю без зазоров накладывается на эрдмановский профиль. Автор многочисленных шуток-прибауток предстает одновременно во всем блеске своего легкого таланта и во всей горечи шутовства. Как это регулярно случалось с классическими шутами мирового театра, писатель мгновенно ловил и зловещий абсурд окружающей действительности, и горькую безнадегу бытия в общем, видел все насквозь. За что и погорел. Одна басня «Эзоп и ГПУ» чего стоит. Как поступило это ГПУ в рифму к Эзопу, понятно. И вывод прост: не надо басен. Или вот история про «Златые дни», что безвозвратно удалились из царящего вокруг бедлама. В общем, автор досочинялся, как не трудно догадаться.
На основной сцене художник Гарри Гуммель соорудил еще одну сцену с красным кумачовым занавесом, похожую равно и на имперский театр, и на клубные подмостки где-нибудь на Колыме. Здесь играют водевильные истории (К. Тенета), квартетом (А. Ковальский, В. Непомник, С. Сухарев, Е. Фроленков) культурно исполняют убийственные басни, тщетно пытаются разыграть пролеткультовскую переделку пьесы «Отелло», которую сочинил некий бывший красный командир (Г. Храпунков). К слову, он же и в тех же штанах с лампасами потом окажется Всеволодом Вишневским, не устававшим клеймить своих собратьев по перу. А у подножья сцены сидит за пианино знаменитый музыкант Андрей Семенов, одновременно и суфлер, и лабух, и лицо от автора. И вообще все тут откровенно театрально, но одновременно по-домашнему, клоуны бегают среди зрителей, собачка ходит, накладки сыплются, ошибки, чепуха. А монологи Подсекальникова в таком «гарнире» как раз и обретают тот самый пронзительный смысл, который почему-то теряется, когда идет вся пьеса целиком. И вопль маленькой, ни чем не примечательной жизни в защиту себя самое рифмуется с блестящим сарказмом автора басен и интермедий. И ему тоже не додано было ни нормальной жизни, ни полноценной реализации собственного таланта.
Михаил Левитин здесь равен себе и придуманному им самим театру. Все приемы знакомы. Но давно уже они не были так органичны избранному материалу. Впади он хоть чуть-чуть в пафос по поводу сталинских репрессий и т.п., как свойственно многим режиссерам его поколения, и вышел бы очередной историко-эстетический плюсквамперфект. Но режиссер только играет, притом с упоением, с любовью к той игре, которую любил сам Эрдман, а вслед за ним несколько поколений нашей читающей книги и рефлексирующей интеллигенции. Все эти игры с классическими смыслами, литературные парафразы можно считать порождением долгой эпохи запретов. Так, лукавя, шутя, передергивая, намекая и имитируя, думающая часть нашего народонаселения выражала сопротивление серому железобетону действительности. А с другой стороны, разве шекспировские шуты занимались не чем-то подобным? К 90-м годам прошлого столетия традиция этих интеллектуальных игр оборвалась, сам воздух подобного творчества и образа мыслей стал стремительно истекать. Но Левитин остается в этом воздухе, а если надо, синтезирует его сам для себя. И одновременно упорно возвращает зрителей к личностям, оставившим по себе не только свидетельства таланта, но и - пусть хрупкие, летучие документы нашей истории. По крайней мере, истории духа.